Сегодня я продолжила работать в книге о внутреннем ребёнке. Тут, опять, только я от нее избавилась, вылезла тема родителей. Визуализация на тему того как они обходились друг с другом и со мной.
Я вспомнила еще много чего плохого об отце. Меня и Франциска на эту тему в прошлый раз спрашивала, но я не смогла вспомнить совсем раннего детства. А сейчас были наводящие вопросы. Например, как родители реагировали на успехи, неудачи и т.п. Вот я и вспомнила, что примерно с моих школьных лет он меня стал буквально ненавидеть. И дело заключалось не в его боязни мира, одновременного убеждения что успеха в жизни можно добиться только волей и силой, а в том, что он сам стоял под большим давлением, и, т.к. я была самым слабым звеном в цепи, он срывался на мне. У него было отвращение к моей слабости, к моей, в его глазах, беспечной жизни. Поэтому спокойных минут он мне просто не давал. Вот, ты думаешь, всё, уж вроде день окончен, придраться больше не к чему, аааа нет, оказывается я хлеб за ужином не правильно держу... Самое интересное, что я сейчас поступаю так же, когда нахожусь в стрессовой ситуации. Я заставляю окружающих чувствовать себя ничтожествами. Именно так он заставлял меня чувствовать себя. Полнейшим ничтожеством, мразью и куском, простите, говна. Если я замечаю эти моменты, то стараюсь остановить себя еще в самом начале, пока еще никто не заметил. Так вышло недавно. А вот если стресс длится долго, например неделями или месяцами, то я ничего не могу с собой поделать, потому что даже не замечаю, что я творю. Я просто чувствую себя плохо и сваливаю вину за это на других. Так вышло с Оливером в ноябре, и в феврале, и в марте, и в апреле. А Артёму, так вообще, как ни контакт, по полной достаётся.
Но суть не в этом.
Суть в том, что я вспомнила каким был мой отец до середины девяностых. Если вспомнить то время, то я сама бы назвала себя папиной дочкой. Я помню, как он играл со мной. Мне было хорошо с ним, спокойно и весело. Он был моим лучшим другом. Я всегда и везде ходила за ним. Когда он что-то пилил, сверлил, забивал, красил или строил, я была рядом с ним. И он возился со мной. Объяснял мне, как всё это делается и разрешал помогать. Он научил меня играть в шахматы. И я очень сильно любила ходить с ним на рыбалку. И ему нравилось делать это всё со мной. Это доставляло ему много радости.
Я, можно сказать, прибываю в панике. Я не знаю как совместить эти две картины одного и того же человека. Я даже не могу сказать, что я чувствую. Как будто я сейчас утону. Или взорвусь.
По книге нужно написать ему письмо, которое конечно же никогда не будет отправлено, но я не могу. Я не смогла переживать эти чувства дальше. Поэтому я решила описать всё это.
Я вспомнила еще много чего плохого об отце. Меня и Франциска на эту тему в прошлый раз спрашивала, но я не смогла вспомнить совсем раннего детства. А сейчас были наводящие вопросы. Например, как родители реагировали на успехи, неудачи и т.п. Вот я и вспомнила, что примерно с моих школьных лет он меня стал буквально ненавидеть. И дело заключалось не в его боязни мира, одновременного убеждения что успеха в жизни можно добиться только волей и силой, а в том, что он сам стоял под большим давлением, и, т.к. я была самым слабым звеном в цепи, он срывался на мне. У него было отвращение к моей слабости, к моей, в его глазах, беспечной жизни. Поэтому спокойных минут он мне просто не давал. Вот, ты думаешь, всё, уж вроде день окончен, придраться больше не к чему, аааа нет, оказывается я хлеб за ужином не правильно держу... Самое интересное, что я сейчас поступаю так же, когда нахожусь в стрессовой ситуации. Я заставляю окружающих чувствовать себя ничтожествами. Именно так он заставлял меня чувствовать себя. Полнейшим ничтожеством, мразью и куском, простите, говна. Если я замечаю эти моменты, то стараюсь остановить себя еще в самом начале, пока еще никто не заметил. Так вышло недавно. А вот если стресс длится долго, например неделями или месяцами, то я ничего не могу с собой поделать, потому что даже не замечаю, что я творю. Я просто чувствую себя плохо и сваливаю вину за это на других. Так вышло с Оливером в ноябре, и в феврале, и в марте, и в апреле. А Артёму, так вообще, как ни контакт, по полной достаётся.
Но суть не в этом.
Суть в том, что я вспомнила каким был мой отец до середины девяностых. Если вспомнить то время, то я сама бы назвала себя папиной дочкой. Я помню, как он играл со мной. Мне было хорошо с ним, спокойно и весело. Он был моим лучшим другом. Я всегда и везде ходила за ним. Когда он что-то пилил, сверлил, забивал, красил или строил, я была рядом с ним. И он возился со мной. Объяснял мне, как всё это делается и разрешал помогать. Он научил меня играть в шахматы. И я очень сильно любила ходить с ним на рыбалку. И ему нравилось делать это всё со мной. Это доставляло ему много радости.
Я, можно сказать, прибываю в панике. Я не знаю как совместить эти две картины одного и того же человека. Я даже не могу сказать, что я чувствую. Как будто я сейчас утону. Или взорвусь.
По книге нужно написать ему письмо, которое конечно же никогда не будет отправлено, но я не могу. Я не смогла переживать эти чувства дальше. Поэтому я решила описать всё это.